В преддверии Дня Великой Победы: воспоминания жителя блокадного Ленинграда И. В. Шлионской

Воспоминания жителя блокадного Ленинграда Ирины Васильевны Шлионской, участника проекта «Хранитель времени»: «Книга воспоминаний» печатаются в сокращении. Полностью они будут опубликованы на страницах «Книги семейных воспоминаний».

Меня зовут Ирина Васильевна Шлионская (Григорьева).

Мои родители: 

Отец: Василий Иванович Григорьев (1912 г. р.).

Родители отца были обеспеченными людьми. Он проживал в Кронштадте, после революции в Петрограде, на территории Института академии Павлова. Отец отца, Иван Сергеевич какое-то время работал в составе коллектива академика. Мать отца никогда не работала. В семье было 4 детей (3 девочки и 1 мальчик). 

Мать: Елизавета Алексеевна Григорьева (Семенова). 

Из семьи зажиточных крестьян Тверской губернии. Отец матери — Алексей Иванович Семенов, мать мамы — Мария Семенова.

После революции они приехали в Петроград и тоже жили на территории института академика Павлова. Институт находился  на Кировском проспекте (теперь Каменноостровский), у моста Ушакова.

Дедушка умер в 1927 г., во время операции.

Бабушка Маша, так я ее звала, осталась с 3 детьми: Лиза (моя мама) — 15 лет, Екатерина — 10 лет, Александр — 5 лет. Умерла в 1946 г.

Там, на территории института, и познакомились мои родители. Познакомились они в 1932 г. До 1941 г. у них родились три девочки: Лена (1934), Рита (1936) и я — Ирина (1940).

...Отец ушел на фронт в самом начале войны, и мама осталась с нами. Работать она не могла — на руках три ребенка: 7 лет, 5 лет и 1 г. 3 мес. Мы жили на ул. Красного Курсанта, д. 23. Это бывший Институт благородных девиц. Квартира была коммунальная, в бывшем помещении, где жила прислуга. По словам мамы, комната была 12 кв. м, 1 этаж. В квартире еще 10 комнат  (всего в квартире жили 20-23 чел.). 

В январе 1942 г. в дом попала бомба, эту улицу часто бомбили. На ней находились:

    • Академия Можайского (лётная),

    • Топографическое военное училище,

    • Военная часть с военнослужащими,

    • Фабрика «Красное знамя»,

    • Тир, в котором проходили военные учения.

Когда упала бомба, в доме начался пожар, у мамы не было возможности вывести нас из горящего дома. Она собрала немного вещей и села с нами на кровать, надеясь на чудо, и чудо появилось в окне в образе пожарника, который нас увидел. Он помог нам покинуть через окно комнату, которая уже была вся наполнена дымом.

Мама радовалась, что сохранила жизнь своим девочкам. Учитывая, что  у мамы 3 детей, ей дали комнату в первом флигеле, где раньше жили благородные девицы. Комната 30 кв. м, светлая, с трехметровыми окнами, с круглой печкой в углу. Это было счастье! Но такую большую комнату необходимо  топить, чтобы можно было в ней жить. Стояла кое-какая мебель от бывших хозяев, которые покинули блокадный город, не оформив бронь,  просто сбежали.

Это была тяжелая зима. Минимум теплых вещей, которые мама смогла сохранить при пожаре, скудный паек и постоянная забота, чем отапливать эту большую комнату. От бывших жильцов осталась кое-какая мебель, паркетный пол, и на улице в разбомбленных домах можно было найти доски, что и служило дровами для печки. 

Эту зиму мы пережили, но впереди было еще много испытаний.

Взрыв, окно с грохотом распахивается, летят осколки стекол, а на полу моя любимая гуттаперчевая кукла Маша: ручки-ножки разбиты, вокруг летят осколки. Глаза куклы широко распахнуты. По счастливой случайности бомба, упавшая под окном, не взорвалась. Со мной в комнате в тот момент были сестры, я помню только их ласковые руки, а лиц не помню. 

Мама в это время была вне дома, стояла за оцеплением. Я представляю, что она испытала, узнав, что обстреливают нашу улицу. 

Это было не первым испытанием ее материнской любви. В августе 1941 г., когда начали вывозить детей из города, она уже хотела отправить моих сестер по Ладоге на Большую землю, но в последний момент не отдала на баржу. Начался обстрел, и на глазах матерей баржа с детьми утонула. Я представляю, что чувствовала мама, думая, что она спасла своих девочек.

Зима 1942 г. была очень суровой. Умер дедушка Иван Сергеевич Григорьев. Он развозил на повозке, запряженной лошадьми, продукты по пунктам раздачи. Он умер в декабре от голода. В середине декабря в течение недели умерли сестры Лена и Рита. 

Остались я и мама. Мама заболела цингой, и это очень подорвало ее здоровье. В январе 1943 г. мама поступила на работу на мельницу Ленина — мукомольное предприятие. Меня устроила в ясли. Мама ходила на работу с Петроградской стороны, с улицы Красного Курсанта,  в конец Старо-Невского проспекта. Трудно представить, сколько времени занимала эта дорога. Иногда ей приходилось оставлять меня дома. Очень трудно представить, что при этом она чувствовала.

Мне иногда вспоминается: пустая комната и то темно, то светло. Я поделилась этими воспоминаниями, и мама мне рассказала: по центру комнаты стоял стол, накрытый одеялом, она меня оставляла сидеть там, положив кусочек хлеба. Я, видно, иногда выползала из-под стола, а потом залезала обратно.

В конце декабря мама попыталась вынести с предприятия через охрану 500 г муки, решив хоть немного меня подкормить. Что двигало ее к этим действиям? Потеряв двух дочерей, она пыталась спасти меня. Ее задержали и осудили к принудительным работам без права выхода с предприятия на полтора года. Отпустили только на несколько часов взять вещи и как-нибудь пристроить меня, девочку 2,5 года. 

Придя домой, она завернула меня в одеяло (я не ходила) и отнесла на порог яслей, положив записку: «Это Григорьева Ирочка, родилась 13 апреля 1940 г. Помогите ей».

По счастливой случайности нас пришла навестить тетя Люба (старшая сестра отца), и соседи рассказали, что «Лиза унесла Ирочку, и они не знают куда». Тетя Люба нашла меня в яслях, нянечки целый месяц кормили меня за свой счет и никуда не отправили, ждали, что мама вернется. 

Было очень плохо с продуктами, и люди быстро ослабевали. К тому моменту, когда прорвали блокаду, я совсем ослабла. По словам мамы, я совсем перестала ходить и все время лежала в кроватке.

После прорыва блокады постепенно стали увеличивать продовольственный паек.  В какой-то момент в пайке стали иногда давать маленькие кусочки сливочного масла. Как-то мама получила паек на меня, бабушку и себя. Бабушка горько сказала: «Лиза, дай все наше масло Ирочке, пусть хоть умрет сытая». Мама так и поступила, а утром они с удивлением увидели меня, стоящую в кроватке с улыбкой на худеньком личике. Это мне рассказала мама, когда увидела, как я с удовольствием уже в мирное время ем бутерброд со сливочным маслом. Помню, любимая еда моя был жареный лук и жареные дрожжи, казалось, ничего вкуснее не бывает.

Папа пришел с войны. Он был танкистом, с боями дошел до Берлина, а после окончания войны их, как старослужащих, отправили в Манчжурию. Он пришел домой в начале 1946 г.  

Я в это время в очередной раз болела ангиной, лежала в постели с перевязанным горлом, температурой. Кровать стояла за ширмой. Проснувшись, я услышала мужской голос, разговаривавший с мамой. Взглянув в щелочку, я увидела, как показалось, пожилого худого мужчину с усами, в военной форме, обнимающего маму. Она подошла ко мне и сказала: «Ирочка, наш папа вернулся с войны». Я взглянула на фотографию на стене, где папа был молодой и красивый, и тихо сказала: «Это не мой папа, мой был без усов и молодой». Постепенно я привыкла к новому облику папы. И вдруг он пришел домой помолодевший, чисто выбритый, без формы. У меня опять смешение: «Это не мой папа, — сказала я маме. — Мой был с усами». Папа улыбался. Началась новая жизнь...

В марте 1947 г. мама родила девочку. Ее назвали Маргарита. Но радость была недолгой. Она прожила всего месяц, я хорошо помню грустные глаза мамы и маленькую девочку, лежащую без движения в кроватке. Когда ее хоронили на Серафимовском кладбище, там уже было несколько могил нашей семьи.

Могил моих сестер, умерших в декабре 1942 г., нет, они похоронены в братской могиле на Серафимовском кладбище.

А жизнь продолжалась...

Я помню, как я играла с мышками, выбегающими из-за печки, давая им крошки хлеба. Я помню, как, просыпаясь утром, видела утром на подушке вшей. Моя голова была острижена под машинку.

Наступил сентябрь 1947 г., я поступила в школу № 66, находящуюся на углу ул. Красного Курсанта и ул. Щорса. В это время девочки и мальчики учились отдельно. В нашем классе было 42 девочки, почти все острижены налысо, без форм, одеты кто как.

В июле 1948 г. мама родила брата Сашеньку (его назвали в честь маминого брата, погибшего в первые дни войны в 18 лет). У меня началась совсем другая жизнь, меня часто оставляли с братом. Квартира коммунальная, всего 12 комнат, вход в кухню забит досками — там дыра в полу, с крыши до подвала, это упала бомба, ее обезвредили, но до ремонта дома дело не дошло. У каждой комнаты на табуретке стояли керосинки и керогазы, на которых женщины готовили обед. Как они справлялись, трудно представить, ведь у всех были семьи. Ребятишки тут же,  в коридоре, играли в мяч, катались на трехколесных велосипедах и просто бегали. В коридоре раковина с 10 краниками для умывания и набора воды. В квартире проживало не меньше 30 человек.

В этот период у меня проснулось желание шить и вышивать. Меня часто спрашивают, когда у меня появилось желание заниматься рукоделием. В это тяжелое время женщины старались создавать уют своими руками. У нас в комнате висели занавески на трех окнах, вышитые в технике ришелье. На оттоманке (диван) лежали покрывала и подушки, вышитые в этой технике, на столе лежала скатерть, тоже вышитая. И совсем неудивительно, что я тоже пыталась вместе с мамой заниматься творчеством. Изготавливать тряпочных куколок и шить на них платья из красивых тряпочек было моим любимым занятием.

Время  после войны было очень тяжелое. Невозможно было купить хорошей одежды, и женщины старались сами изготавливать для себя индивидуальные вещи. В деревнях люди жили, особенно пожилые, очень тяжело, пенсий не было, пожилых родителей должны были содержать дети. А что делать женщинам, которые потеряли мужей и детей? Они старались проявить свои способности. 

Такой женщиной в нашей родне была бабушка Оля. Я не знаю, где она жила, но осенью, в ноябре, она приезжала в Ленинград, жила у знакомых и родных, которые ей давали кров и еду. Она была уникальной, талантливой женщиной. Я не помню ее лица, она казалась мне очень старенькой, но помню ее руки, умеющие делать очень многое.

Когда она жила в нашей семье, в ее обязанности входило что-то перешить (машинки швейной у нас не было), что-то починить. Я очень хорошо помню: она могла разложить ткань  и выкроить без выкроек все что угодно: юбку, платье, брюки. Шила она это все вручную, а в семьях, где была машинка — на машинке. Пожив в одной семье, бабушка Оля уходила жить в другую.  Так она переживала тяжелое для нее время. Бабушка Оля многому научила меня, я до 19 лет шила себе, маме и братику все на руках. Это мне очень пригодилось в жизни. Уже взрослым человеком, когда я была в командировках и хотелось очень что-то красивое, я могла пойти в магазин, купить ткань, посидеть 2-3 вечера и руками сшить себе новое платье.

Жизнь была нелегкой, многие продукты можно было купить по талонам. Приходилось маме занимать очередь, а я с братиком приходила позже.

В Новый год в центре комнаты ставилась большая елка, и в праздник у нас собиралась родня. 

...На лето меня отправляли в лагерь, на Карельский перешеек. Я помню, как воспитатели водили нас парами по тропинкам и дорогам, а вокруг территории, загороженные колючей проволокой — это минные поля.

Был такой случай.

Наша группа пошла на речку купаться, на мне был надет красный сарафан в черный горошек. Когда группа пришла к речке, там паслось стадо коров и бык. На небольшом расстоянии от речки — минные поля, окруженные колючей проволокой.  Увидев мой красный сарафан, бык с угрозой бросился к нам. Дети стали убегать врассыпную. Я тоже побежала, бык за мной, слышалось его тяжелое дыхание и рычание. На пути у меня оказалась колючая проволока, и  мне ничего не оставалось, как перебраться через нее, оцарапав руки и ноги. Бык с рыком стал рыть землю около проволоки, я в страхе прижалась к первому дереву на моем пути. Воспитательница с ужасом в глазах просила: «Ирочка, никуда больше не беги, стой на месте». При ограждении минных полей оставлялась полоса 20 метров до опасной территории. Ситуацию спас пастух, он прибежал и кинул на голову быка одежду, закрыв ему глаза. Бык успокоился, и его смогли увести в безопасное для детей место…